Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса V
Строго спросил:
– Что за зайчик? С кем это ты тут знакомишься, стоит мне отвернуться? И кстати, молилась ли ты на ночь, легкомысленная женщина? И если да, то кому?
Ларка рассмеялась, повиснув на его руке; сквозь смех кое-как объяснила:
– Просто забавная скульптура: спереди заяц, сзади павлин. Она мне уже мерещилась. Ну или снилась. Неважно. Важно, что именно где-то тут должен быть тот самый переулок, в котором было кафе. И несъеденная плюшка-ватрушка, главная фрустрация всей моей жизни. Там случайно нет строительного забора?
– Чего нет, того нет. Путь свободен.
– Отлично! – воскликнула Ларка. – Значит, идем туда. В смысле в ту сторону. Мне интересно…
Подхватил:
– Что там на самом деле находится?
Она на секунду замялась. Потом кивнула, но как-то без энтузиазма. И вдруг сказала:
– На самом деле ерунда все это. Я устала. Пошли домой.
Легко сказать – домой. Не признаваться же ей, что заблудился.
Но, внимательно оглядевшись, опознал наконец улицу и понял, что их временное пристанище совсем близко. Всего в паре-тройке кварталов. Не о чем говорить.
* * *Уснул на этот раз довольно крепко. Сказалась накопившаяся усталость. Но все равно сквозь сон услышал, как Ларка встает с постели. Протянул к ней руку, сказал:
– Не уходи.
– Я только к окну, – откликнулась она. – Посмотрю, что могло бы мне сегодня присниться, если бы я, как дура, снова выскочила из дома и помчалась неведомо куда. Но я, конечно, не выскочу. Посижу тут немножко и сразу к тебе вернусь.
С трудом разлепил глаза. В комнате было довольно светло из-за горевшего прямо под окном уличного фонаря. Увидел, что Ларка, уже одетая, сидит на подоконнике и смотрит в распахнутое окно.
Поднялся, подошел, встал рядом. Хотел обнять ее, но почему-то не решился. Выглянул на улицу. Там был туман, такой густой, что очертания домов на противоположной стороне улицы скорее угадывались, чем действительно просматривались. А свет фонаря расплывался, как оранжевая клякса на школьной промокашке. Что видела там Ларка – бог весть. Впрочем, неважно. Что бы она там ни видела, ясно, что это зрелище кажется ей самым прекрасным в мире. Только это сейчас и важно. Остальное – полная ерунда.
Сказал:
– Я совсем не против с тобой прогуляться.
Она обернулась. Посмотрела – на него, не куда-то мимо, а прямо в лицо – с интересом, как на привлекательного незнакомца. Сказала:
– Я тоже совсем не против с тобой прогуляться. При условии, что ты закроешь глаза.
* * *Пока спускались по лестнице, он думал: «Значит, все-таки сон. Наяву я никак не мог согласиться на такую глупость. А во сне человек за себя не отвечает, какой с меня спрос». Но облегчения эти мысли почему-то не приносили. Хотя должны бы: сон – это же просто сон. Утром все будет иначе. Нормально. Как всегда.
Спускались как-то удивительно долго, хотя наяву жили всего на третьем этаже. Лестница вроде бы закручивалась спиралью; впрочем, ему могло просто показаться. Не привык ходить вслепую, опираясь на Ларкину руку. До сих пор было наоборот.
Очень хотел открыть глаза и посмотреть на эту чертову бесконечную лестницу, но крепился. Все-таки обещал. Ларка сказала: «Если откроешь глаза, ничего не получится», – и он дал честное слово, что не станет подглядывать. Даже на улице, хотя больше всего на свете боялся, что Ларка может попасть под машину. Просто врезаться в столб или упасть, споткнувшись, – это как раз ладно, переживем.
Наконец лестница закончилась, скрипнула дверь подъезда, и воздух стал свежим, сырым и таким ароматным, что даже непонятно, можно ли им просто дышать. Судя по звукам, никаких машин на улице сейчас не было, даже где-нибудь вдалеке. Уже хорошо.
– Не бойся, – сказала Ларка, – я правда все вижу. И когда трогаю, чтобы проверить, оно оказывается на месте. Вот, например, дерево, кажется, тополь; впрочем, могла перепутать. Неважно, дай руку, вот, сам пощупай – это же дерево? А не какой-нибудь паркомат. И не столб.
Под его ладонью и правда оказалась древесная кора.
– И куртка на тебе сейчас серая, – добавила Ларка. – А вовсе не оранжевая, как ты мне почему-то заливал. Кстати, зачем?
– Хотел тебе еще больше понравиться. Ты иногда говорила, описывая свои видения: здорово, когда люди одеваются ярко, особенно мужики. И я решил соответствовать. Долго примерял в магазине куртки всех цветов радуги, но понял, что чувствую себя полным идиотом. Поэтому купил серую, а тебе соврал, чтобы порадовать. Совсем дурак. Прости.
– Да ну тебя! – рассмеялась Ларка. – Было бы за что извиняться. По-моему, очень трогательная история. И теперь у тебя есть доказательство, что я действительно все вижу. Не будешь так сильно бояться, что я приведу нас на край какой-нибудь пропасти, заполненной гоночными автомобилями, мчащимися на скорости тысячу километров в час.
Сказал:
– Да ладно тебе – тысячу. Средняя скорость гоночного болида – всего каких-то несчастных триста с хвостиком. Но по сути ты, конечно, права.
* * *Шли очень медленно. Ларка понимала, что он не привык ходить вслепую, щадила его, как могла, о каждом бордюре и повороте предупреждала заранее, а потом еще раз, еще и еще. А в перерывах тараторила без умолку, рассказывала, как он обычно рассказывал ей: сейчас мы идем по улице, где много старых домов, крытых синей черепицей, о которой я уже все уши тебе прожужжала, но ничего не поделаешь, она снова есть. Вместо электрических фонарей на этой улице горят факелы, то есть, просто открытый огонь на таких специальных круглых подставках – жаровнях? – не знаю, как точно сказать. А вот и афишная тумба, вся в лоскутах красно-зеленых плакатов, все приглашают на большой Рождественский концерт, начало в шестнадцать-ноль-ноль, двадцать четвертого декабря пятнадцатого года; боюсь, мы с тобой немного опоздали. И зайчик! Тот самый зайчик с павлиньей задницей, за знакомство с которым ты нынче планировал меня придушить, совершенно зря, между прочим, он бронзовый и вообще не в моем вкусе. То есть умиляться – да, а так – пожалуй, все-таки нет. А к той красной стене мы с тобой подходить не будем, там куча картинок, я с непривычки зависну на пару часов, разглядывая подробности, и ты совсем заскучаешь. Нет уж, вперед и только вперед, где-то там, в туманной дали меня ждет возлюбленная моя ватрушка и кофе, очень много горячего кофе, никогда особо его не любила, а теперь даже руки от жадности дрожат. Кстати, если хочешь понюхать тюльпаны, это можно устроить, подведу тебя к самой клумбе… Впрочем, нет, тюльпаны отменяются, там ужасная лужа, не пройти, так что ладно, будем нюхать издалека. Вот еще бы вспомнить, куда я потом повернула… Да, точно. Сюда.
Шел за ней, слушал, думал: сон это или нет, но когда я в последний раз видел Ларку такой счастливой? Пожалуй, вообще никогда, даже в постели, мало ли что казалось. То-то и оно. Думал: ясно, конечно, что сон, так не бывает, чтобы слепая прозрела ни с того ни с сего. Ладно, пускай сон, но, Боже, если Ты все-таки есть, сделай так, чтобы эта прогулка снилась не только мне, но и ей. А если Тебя нет, все равно сделай, я знаю, Ты точно справишься, кому и заведовать снами, как не выдуманному всемогущему существу.
Запах кофе, горячего теста, корицы, ванили, чего-то еще, сладкого, как квинтэссенция простых земных радостей, он почуял задолго до того, как Ларка сказала: «Надо же, все-таки нашла! И открыто. Ну, значит, живем. Осторожно, сейчас будет ступенька. А потом я помогу тебе взобраться на табурет».
Только усевшись, понял, как на самом деле устал от долгих хождений вслепую, от мыслей, панических и восторженных, вперемешку крутившихся в голове, от Ларкиного счастья и своего страха, вернее, двух страхов: что их ночная прогулка по незнакомому городу окажется сном и что она в любой момент может стать единственной явью, данной ему в ощущениях, раз и навсегда. А больше всего – от собственной неспособности выбрать, чего продолжать бояться, а чего следует немедленно захотеть – скорее, пока не сбылось, чтобы стало потом приятным сюрпризом, а не ужасом, способным свести с ума.
Ладно, устал и устал, подумаешь, с кем не бывает. Это даже немного смешно: спать и видеть во сне, как ты задремал, сидя на высоком жестком табурете, и сквозь сон слышишь два голоса: слишком бодрый для такого раннего часа мужской, восхваляющий достоинства свежевыпеченных булок, и женский, Ларкин, победительно звенящий: «Вот эту ватрушку давайте, я ее долго ждала».
Прежде пару раз пробовал пить и есть вслепую, просто из любопытства, чтобы понять, каково приходится Ларке; оказалось, совсем не так вкусно, как с открытыми глазами, наверное, человеческий мозг замирает в смятении, внезапно лишившись одного из привычных источников информации, и не успевает поставлять обычный набор ощущений. Но сейчас, в этом сне наяву про ночную кондитерскую, вкус кофе оказался сногсшибательно ярким, хоть в обморок падай, пригубив.
